Вердеревский Евграф Алексеевич

Поэма «Вторая жизнь: рассказ в стихах из жизни „здорового“» повествовала о похождениях провинциала в Петербурге. Поэзии в ней было мало, зато было много бытовых подробностей, в чем, как кажется, начинали уже проявляться особенности индивидуального стиля будущего успешного очеркиста.

Несколько лет молодой чиновник прослужил на разных должностях в Перми, куда отправился по приглашению своего дяди, председателя пермской казенной палаты и, кстати, известного в свое время поэта и переводчика В. Е. Вердеревского. Литературных занятий там не оставил, участвовал и в музыкальных вечерах, с успехом исполняя под гитару русские песни и романсы. Карьера продвигалась своим чередом: младший Вердеревский занимал уже должность чиновника особых поручений при пермском губернаторе, но все-таки по каким-то причинам в далеком зауральском краю не ужился, решился на крутой поворот в судьбе и в 1853 году переехал на Кавказ, видимо, потому что там служил его отец.

В столице Грузии Тифлисе он удачно определился на место в Канцелярии кавказского наместника графа М. С. Воронцова. Но главная удача состояла совсем не в этом. Долгий переезд через пол-России и связанные с ним впечатления побудили Вердеревского взяться за перо с тем, чтобы вести подробнейший дневник своего путешествия, не упуская при этом ни одной сколько-нибудь интересной детали и не оставив без описания ни одного достопримечательного места.

Не у каждого пишущего есть такой дар. Над иными очерками можно задремать от скуки. Но перо Вердеревского оказалось счастливым: он имел зоркий и верный глаз, острый и наблюдательный ум и легкий, живой слог. Его путевые заметки появились в столичных газетах, а в 1857 году в Москве вышла и книга «От Зауралья до Закавказья, юмористические, сентиментальные и практические письма с дороги».

Жанр этого повествования определить довольно трудно: дневник ли, путеводитель, картинки ли с натуры, а, скорее всего, глядя уже с высоты наших дней, — это прекрасное краеведческое пособие для каждого, кто интересуется далеким прошлым своего родного уголка. Ибо там, где пролег маршрут путешественника, на страницы его записок попало все: полная и очень точная характеристика местности во всех ее особенностях, с ландшафтом и природой, все извивы долгого пути, города и села, строения, памятники, события, свидетелем которых оказался проезжий автор, да еще к тому же и разного рода исторические и прочие справки, включая стихо­творные цитаты. В Пятигорске, например, Вердеревский не раз вспоминал Лермонтова и его героев, осмотрел все памятные места, связанные с именем поэта, пил воду из целебных ключей, побывал на Провале и в Шотландской колонке и поднялся даже верхом на ослике на вершину Машука. А что касается увлекательности чтения, то его «Письма с дороги» ничуть не уступают знаменитой книге «Кавказ» Александра Дюма, проделавшего свой кавказский вояж всего лишь несколько лет спустя.

Своей книге Вердеревский предпослал небольшое предисловие:

«Письма с дороги от Зауралья до Закавказья, хотя не вполне, но уже знакомы читающей публике: некоторые из них были напечатаны в «Санкт-Петербургских ведомостях», другие — в газете «Кавказ». Теперь только все они собраны в одно издание, пересмотрены, исправлены и значительно дополнены. Издавая их отдельною книгою, автор руководствовался желанием представить публике свои очерки юго-восточной России так, чтобы они из отрывочных статей газетного фельетона превратились в нечто целое и более полное и, таким образом, сделались бы более достойными внимания любознательного читателя...

Другим побуждением к отдельному изданию этих путевых заметок — немножко сентиментальных, немножко юмористических, а отчасти и практических — была та мысль автора, что, может быть, в настоящее время, когда мы так много путешествуем за границею, и еще более пишем и читаем о разных сенсациях заграничных — настоящие, домашние путевые впечатления не для всех будут неприятным контрастом: побывавшему в гостях хорошо иногда заглянуть и домой, — что свидетельствует и старая (хотя, впрочем, не всегда верная) пословица: «В гостях хорошо, а дома лучше».

Что касается заграничных путешествий, то эти патриотические слова Вердеревского вполне применимы и к нашим дням.

На кавказских страницах книги отразились некоторые эпизоды, связанные с темой горского плена. В станице Саблинской, несмотря на желание ехать дальше, нашему путнику пришлось все же заночевать, так как местные казаки предупредили, что далее ехать опасно и что «мирные пошаливают по ночам». В другом месте рассказ идет о сторожевых казачьих вышках, расставленных по дороге от самого Ставрополя. Вспомним, что о таких же вышках вблизи Пятигорска писал в своем романе и Лермонтов: его Печорин, джигитуя в черкесском наряде по холмистой степи, вызывал недоумение сторожевых казаков, принимавших его за черкеса.

«Представьте себе три или четыре толстых трехсаженных шеста, — повествует Вердеревский, — утвержденных в земле и увенчанных небольшою площадкой, которая покрыта конусообразной крышей, опирающейся на другие четыре подпорки. Между этими подпорками, под крышей, представьте себе стоящего или сидящего казака, в серой или желтоватой черкеске, в мохнатой бараньей шапке, или папахе, с мохнатой буркой на спине (от дождя или от зноя) и с винтовкой на плече. Внизу, около вышки, несколько оседланных лошадей, пасущихся на подножной траве, несколько казаков, в живописной группе сидящих на земле у огня или под плохим шалашом, — и вот вам изображение сторожевых постов, расставленных по всей Военно-Грузинской дороге, в двух или трех верстах друг от друга и ручающихся, если не всегда за безопасность проезжающих, то, по крайней мере, за скорое отмщение разбойникам, покусившимся на ваше спокойствие.

Трудная служба этих стражей дороги состоит из постоянной бдительности, борьбы с непогодами и комарами, из множества лишений и из постоянных тревог и опасностей, которые сделаются очень понятны, если взять в соображение, что отважному кабардинскому разбойнику, прокравшемуся к цепи, столько же легко снять с вышки сторожевого казака метким выстрелом, сколько казаку легко задремать на своей голубятне или в ненастное, сумрачное время проглядеть прокравшегося врага».

В станице Архонской, ближе к горам, пошли уже разговоры о движении Шамиля к Нальчику. «Кроме того, — продолжает встревоженный этим известием автор, — здесь рассказывают о недавних хищничествах какой-то партии чеченцев из аулов, лежащих только в 15 верстах отсюда... Целый вечер жадно слушали мы рассказы толстой казачки, нашей хозяйки. Она хладнокровно передавала нам современнейшие события их станичной жизни, то раздувая для нас самовар, то угощая нас ужином. Третьего дня, по словам ее, зарезано у них пять человек добрых казаков и взята в полон одна дивчина... А с месяц назад тому владикавказский комендант М. был ранен вблизи самой крепости и в глазах сопровождавшего его конвоя...»

Путь из станицы к горам продолжался в сопровождении шести казаков, а при получении циркуляра о том, что через Сунженскую линию прорвался на нашу сторону известный здесь абрек Хапцов с 7-ю или 8-ю товарищами, пришлось приготовить к бою дорожные пистолеты...

В Тифлисе в 1854–1856 годах Вердеревский был литературным редактором русскоязычной газеты «Кавказ», являвшейся официальным органом наместничества. На страницах этого издания появлялось много интересного, в том числе, как отмечал Н. Г. Чернышевский, «драгоценные местные сведения о прошлой и нынешней жизни той любопытной страны, которой имя оно носит, и, сверх того, сообщающей все важнейшие сведения об остальной России и современных европейских событиях». В 1855 году Вердеревский выпустил в свет поэтический альманах «Зурна», вызвавший одобрительные отклики русской критики.

По собранным на Кавказе документальным и мемуарным материалам Вердеревский создал свое наиболее значительное и самое объемное произведение — повесть «Кавказские пленницы», речь в которой идет о похищении и более чем восьмимесячном пребывании в плену у Шамиля родных сестер — грузинских княгинь А. И. Чавчавадзе и В. И. Орбелиани, вместе с детьми и слугами.

Главным источником сведений об этом необыкновенном происшествии Вердеревскому послужили рассказы самих исстрадавшихся в плену княгинь; повесть создана, как отмечал автор, «на основании собственных показаний лиц, участвовавших в событии». Если для бедных женщин похищение и плен явились долгой и непрерывной цепью унижений и мук, то для Вердеревского встреча с подобным «событийным материалом» стала редкой и несомненной писательской удачей.

«Небесполезно предварить читателя, — признавался он в кратком предисловии к повести, — что ни в содержании, ни в форме рассказа не допущено ни малейшего отступления от истины. Относительно содержания я, в настоящем случае, постигал всю важность простоты; я понимал, что событие уже само в себе заключает столько драматизма, что прибегать к литературным эффектам было бы недостойно ни повествования, ни самого события. Да и какие эффекты не были бы жалки перед лицом громадной истины этой невымышленной драмы?..»

К «литературным эффектам» Вердеревский, действительно, не прибегал, а может быть, просто не владел ими. Природа его крепкого повествовательного дара несколько иная — он мастер документальной прозы, очень точно, достоверно и зримо рисующей реальные события и столь же реальные лица участвовавших в них людей. Разумеется, писатель не передавал механически на бумаге то, что услышал от княгинь и других участников драмы. Без глубокого и искреннего сострадания пленницам, без знания страны, ее истории и обычаев, без понимания политической ситуации, сложившейся на Кавказе, этой удивительной, волнующей нас и сегодня повести могло не быть.

«Кавказские пленницы» вышли в свет в первых пяти номерах «Отечественных записок» за 1856 год. В том же году в Петербурге они были изданы отдельной книгой, а в следующем — в Москве появилось и второе, исправленное, издание. Книга получила европейскую известность: ее перевели на английский язык и издали в Лондоне. В оценке книги критика оказалась удивительно единодушна: и при выходе ее из печати, и в наши дни этот главный труд Вердеревского удостоился только положительных отзывов. Первые издания книги давно стали драгоценным раритетом.

В дальнейшем помимо публицистики и незначительной прозы Вердеревский продолжал писать и публиковать свои стихотворные опыты (в свет вышли сборники «Дума Урала», «Стихотворения первой молодости»), впрочем, довольно унылые и не имевшие никакого успеха. Вернувшись в 1858 году с Кавказа в Москву, он собирался издавать «Журнал для помещиков», но по каким-то причинам этот замысел осуществлен не был. Последние годы жизни Вердеревского были омрачены тяжелой душевной болезнью. Точных сведений о дате его смерти нет, но, по-видимому, он окончил свои дни не ранее 1867 года.

Добавим еще, что из грузин, испытавших горечь горского плена, наиболее известен Илико (Илья Дмитриевич) Орбелиани, в то время — офицер Кавказского корпуса, а впоследствии генерал, геройски погибший в 1853 году под Башкадыкларом в ходе русско-турецкой войны. Это его женою (а потом вдовою) была В. И. Орбелиани, захваченная отрядом Гази-Мухаммеда в Цинандали. Об Илико горцы, в том числе и сам Шамиль, неизменно отзывались с большим уважением, ценя его необыкновенную храбрость.

Еще раньше пленником гор стал великий грузинский поэт Давид Георгиевич Гурамишвили. Представитель древнего княжеского рода, он появился на свет в 1705 году в селении Сагурамо близ Мцхеты. В 23-летнем возрасте оказался жертвой так называемой «лекианоба» — бесконечных грабительских набегов лезгин. Уведенный в горы, провел в неволе около года, сумел бежать и достичь русских владений на Тереке, где получил необходимую помощь. «Слово „хлеб“ я знал по-русски», — признавался поэт в одном из своих творений. Впоследствии Гурамишвили принял российское подданство и был зачислен рядовым в Грузинский гусарский полк. Участвовал в европейских походах и в ходе Семилетней войны был ранен и снова попал в плен — на этот раз к пруссакам и около года томился в Магдебургской крепости. Самое известное произведение Гурамишвили — во многом автобиографическая поэма «Беды Грузии» («Чири Картлиса»). Последние годы жизни поэт провел в своем имении в Миргороде, где и был похоронен в 1792 году.